Как воспитывать без наказаний?

В старом журнале «Семья и школа» читательница из Ростова-на Дону делится наблюдениями, можно ли воспитывать детей без наказаний, как воспитывать правильно?

«Я согласна с классиками педагогики: бить—непедагогично, вредно, же­стоко. Кричать на ребенка, оскорб­лять его—неэтично, неумно, бесполезно. Ну а что делать, когда ребе­нок провинился? Ведь надо как-то на это реагировать?

Воспитывать нелегко. Мы рабо­таем. С сыном расстаемся в 7.30 утра и встречаемся в 18.30 вечера. Итак, одиннадцать часов он вне поля нашего зрения, контроля. Нет бабуш­ки, нет у него старшего брата или сестры, зато есть много друзей-приятелей по двору, улице, школе. Есть возможность посмотреть теле­визор и почитать книгу, помастерить и пошалить, забыв, что кровать не убрана или учебники не собраны, уроки до конца не приготовлены или обувь не начищена. Иногда хочется все бросить и мчаться к сыну, по­мочь, приласкать. И даешь себе сло­во: никогда больше не закричишь на него, не обидишь грубым словом.

Ребенок — это счастье. И ребе­нок — это проблема.

…Возвращаюсь с работы, дверь открывает сын. Молниеносно отме­чаю: внешне все в порядке — голова и глаза целы, нигде не поцарапан, не побит. Но по едва уловимому выражению глаз догадываюсь: что-то натворил! И сразу начинаю уго­варивать себя: не ругать, спокойно разобраться. В комнате на нашем «дивном паркете» — чернильное пятно величиной с тарелку. А ведь сколько раз просила стелить клеен­ку, а потом ставить пузырек и наби­рать чернила. Сдерживаюсь. Вместе драим этот паркет щеткой, содой, мылом — тщетно. Приходится но­жом соскабливать. Сын, перепач­канный чернилами до ушей, пол­зает рядом, безропотно выполняя все указания.

Я молчу. И только перед сном интересуюсь, где рубашка. Оказы­вается, она брошена, скомкана и тоже в чернилах. Заставляю сына встать и постирать так, чтобы ни­чего не осталось. Ребенок (надо было видеть его позу!) тер чер­нильные пятна, вздыхая и распрям­ляясь, а потом снова окуная руки в таз… А я на кухне все думала: помочь ему? Нет!

Сын отстирал полностью, прополо­скал и повесил сушить. Утром встал пораньше и попросил утюг. Погла­дили мы вместе.
— Ты знаешь, мама,— сказал он,— я больше не буду разливать черни­ла. И пузырек буду ставить на клеенку. А то стирать очень тяжело…
Именно это я и хотела услышать.

Впрочем, неприятности на том не кончились. Сын — второклассник, сегодня 1 апреля. Весело в этот день разыгрывать друг друга. Но я обнаружила такой «розыгрыш», преподнесенный моим чадом, что мне стало плохо… Боковая сторона пианино исчерчена полосами. Сын тут же признался, что драл поли­ровку наждачной бумагой — ему, видите ли, интересно было наблю­дать, как черная поверхность ста­новится серой. Первым моим (и осо­бенно мужа) желанием было выпо­роть виновника. «Неужели ты не понимаешь, что это по-ли-ров-ка!» — возмущенно твердил отец.

Мы все же удержались и, думаю, это было правильно. Дело сделано, и ремнем полировку не вернешь. По той же причине я отговорила мужа от предложения заставлять сына ежедневно в течение двух ча­сов натирать политурой испорчен­ный бок пианино: скорее, это вызо­вет раздражение бессмысленностью наказания и притушит чувство ви­ны. Я избрала другой путь: сухо объяснила сыну, что пианино стоит больших денег, теперь его ценность значительно утрачена, а главное, оно безобразно выглядит. И после этого целую неделю мужественно «держалась»: не целовала его пе­ред уходом в школу, не хвалила и не ласкала, вообще была сдержана в обращении, всем своим видом показывала, как мне неприятно слу­чившееся. Сын переживал — это я видела. Особенно угнетало его молчание отца. Поистине, отсутст­вие наказания иногда сильнее дей­ствует, чем само наказание.

Я поняла: наказание, как и во­обще воздействие на ребенка, долж­но быть творческим! Тут приходит­ся думать…

Несколько дней подряд вижу разбросанные вещи сына и вообще непорядок. Прошу: убери, наведи порядок. Возвращаюсь домой и за­стаю все то же. Однажды, когда сын ушел в школу, а я задержалась дома, взяла цветные карандаши и, написав на листке бумаги: «Аркаша, сложи нас аккуратно, нам не­удобно лежать», положила листок на разбросанные книги. На брошен­ную в углу фуражку положила дру­гую записку: «Аркаша, мое место не здесь. Фуражка». И третью запи­ску—на пианино: «Закрой крышку, мальчик, я пылюсь. Пианино». Вечером в хозяйстве сына был по­рядок, а он встретил меня словами: «Здорово ты меня поддела, мама! А мне понравилось — будто сами вещи со мной разговаривают…»

Убеждение, конечно, лучший ме­тод воспитания. Но и самый труд­ный: приходится считаться с воз­ражениями сына. Они же порой не менее убедительны, чем мои доводы. А иногда и побивают мои.

Не гуляй с этими ребятами,— убеждаю я Аркашу,— Они ничему хорошему тебя не научат. Одна бессмысленная беготня…
Что же мне — гулять одному? — возражает не без резона сын.— Ничему плохому ребята меня не учат. Мы просто играем в войну…

И хотя я понимаю, что сын прав, не хочется соглашаться с его сло­вами. Настроение какое-то плохое сегодня, и все дневные неприятно­сти вызывают во мне взрыв, и уже ничего не слушая, я раздраженно повторяю: «Не гуляй!», «Не ходи!», «Не смей!»… В такие моменты появляется желание дать ему просто оплеуху, покончив со всякими «ме­тодами». В то же время ощущаю се­бя жалкой, беспомощной. Становит­ся страшно, когда думаю, к чему это приведет. Наступит время, и я встречусь с глазами, смотрящими на меня, как на что-то чужое, враж­дебное. Ведь «голые» запреты только озлобляют ребенка, а этого как раз нельзя допустить. Но как выходить из критических ситуаций, ведь воспитание — отнюдь не мир­ное занятие? Сын постоянно нахо­дится в «боевой готовности»: го­тов сражаться за свою прическу, за свою самостоятельность, за свое мнение. Правда, это как раз не пугает меня. Пассивный ребенок, покорно выполняющий все, что ему велят, боюсь, на всю жнзнь оста­нется бесхарактерным. Нормально развивающийся ребенок, как прави­ло, бунтующая личность. И искус­ство воспитания, по-моему, состоит в том, чтобы не просто подавить бунт, а в том, чтобы направить ки­пучие силы на полезные дела, чтобы руководить ими.

А вот руководить, направлять трудно. К нужному резул ьтату не всегда приходишь прямым путем. Говорю: почисти ботинки — раз, почисти — два, почисти — три! Мои просьбы, как глас вопиющего в пустыне. Прошу мужа: почисти ему один ботинок. Утром сын торопливо собирается в школу, остается лишь надеть ботинки. И… о, ужас! Один ботинок чистенький, сверкающий. Другой — комок грязи. Буря, слезы, обида — «лучше бы совсем не трогали». Значит, попали в точку… Да, приходится быть изобретателем в воспитании….

Могут спросить: вы все о себе, а где же отец как воспитатель? В на­шей семье — культ отца. Его ра­бота связана с бесконечными командировками. Повседневно он мало сталкивается с сыном, не читает ему нотаций, не «тычет носом» в разбросанные вещи. На его долю, если можно так выразиться, прихо­дится наиболее тонкая часть вос­питательной работы, их общение имеет более духовный характер: отец и сын играют в шахматы, поют песни, занимаются языком и просто гуляют, обсуждая разнообразные темы. Это не значит, что отец во­обще в стороне от практических, житейских дел.

Мне не нравится, как ты вче­ра вел себя с мамой! — предупреж­дает он, и этого нередко достаточ­но, чтобы сын подтянулся, взял себя в руки.
Не знаю, хорошо ли это или плохо для воспитания, но поскольку у нас с мужем разные характеры, то и подходы к делу разные. Для меня сын — моя ежечасная радость и огорчение, мое солнце и мой серый день. А для отца он прежде всего личность, с которой надо вести дружбу на равных, как мужчина с мужчиной. Я в порыве чувств могу поцеловать и погладить, наговорить ворох бессмысленных ласковых слов.

Отец спокоен, рационален и тверд в своих решениях. Я постоян­но анализирую свои действия по отношению к сыну, его реакции, не­редко ругаю себя, казнюсь, а отец, как мне кажется, таким анализом особо не занимается, у него все как-то яснее и проще. При этом он вовсе не лишен чувства юмора и способ­ности оценить оригинальность ре­шения и поступка, хорошую выдум­ку.

Как-то мы с ним собрались в ки­но. Аркадий оставался дома один, и чтобы занять его на это время чем-то полезным, отец предложил ему: Напиши к нашему приходу со­чинение на вольную тему. Скажем, «Моя бабушка» или «Моя мама». Понял?
Понял, — с постной физиономией повторил сын. Когда мы вернулись, отец первым делом спросил: «Написал?» В ответ сын протянул листок с такими стишками:

Не хочу писать сочинение.
Не хочу писать, не могу,
Сочинение —ты мучение,
Это ясно хоть кому.
Не хочу писать я про бабушку,
Не хочу писать про отца,
Сочинение —ты мучение,
Не смогу дописать до конца.
Не идет ко мне мысль умная,
Не хочу писать, не могу,
И сейчас об одном лишь думаю,
Написать бы еще хоть строку.

Думала, отец рассердится за та­кое отношение к его заданию. А он только расхохотался и поставил на листке пять с плюсом — «за искренность и оригинальность». А дальше уже говорили о том, что просто риф­мовать строчки — еще не труд (мы все любим стихи и вообще литера­туру).

С двух лет Аркаша «определил» свое будущее —он хочет быть воен­ным. Его познания в этой области, по моим представлениям, довольно велики. И хотя мы, родители, знаем, что его здоровье вряд ли позволит осуществить эту мечту, однако ни­когда против этого увлечения не восставали. Рискованные его опыты со «снарядами» не раз вызывали во мне желание просто запретить сыну его затеи, выбросить все горючие вещества и железки. Но голос разу­ма подсказывал: запретный плод сладок. Не превратим ли мы откры­тое увлечение в тайное и тем увели­чим его опасность? Отец серьезно поговорил с сыном, предупредил, к чему могут привести подобные за­нятия, если человек не знает химии, физики, математики. Договорились: все эксперименты проводить лишь в присутствии папы.

Все же беда случилась. Экспери­ментальный азарт был настолько велик, что сын забыл на какой-то момент о договоре. А опыт оказался неудачным… Когда я прибежала в хирургическое отделение, Аркаша лежал на кушетке с перевязанной головой, бледный, даже желто-синий, но живой. А в глазах его было такое раскаяние, что у меня язык не повернулся упрекнуть. «Что мы скажем папе, когда он вернется из командировки? » — жалобно спро­сил «изобретатель».

Отец вернулся на восьмой день после случившегося, когда на лбу Аркаши осталась лишь аккуратная наклейка и следы желтизны. «Как же, сын, твое слово?»—только спросил отец. «Вот так, папа,— ответил сын.— Силы воли оказалось мало…» И стоят теперь баночки с разными веществами на полке, до­жидаясь, когда у двенадцатилетне­го мальчишки появятся воля, разум и знание. Наказание ли это для него? Конечно. Но, видимо, такое, которое делает человека взрослее.

…Моя знакомая, педагог музы­кальной школы,— сторонница кру­тых мер в воспитании дочери: заслу­жила — получай ремня! Девочка трудолюбивая, музыкально одарен­ная и вообще мастерица на все руки, но с характером упрямым, самостоятельным. Не раз я была «секундантом», когда «скрещива­лись шпаги» разъяренной матери и неукрощенной дочери. Сильно би­лось сердце и рождались мучительные мысли: зачем? почему? каковы будут плоды? Дрожащими руками мать капала себе успокоительные капли, с невиданным упорством заставляя девочку играть пьесу так, как велит она, а не так, как хочет играть дочь. Прямая, напряженная спина и гордо вскинутая головка упрямицы вы­ражали непокорность и… ненависть. Сейчас девочке 15 лет, она учится в музыкальном училище, но как духовно далеки друг от друга мать и дочь! Вечерами девочка приходит к нам, в чужой дом, и ищет здесь тепла и внимания, которых ее лишили в собственном доме.

Мне это — наглядный урок! Смот­ри, помни, держи себя в руках и будь мудрой матерью. Одинаково бойся слепой любви и непримиримо­сти, жестокости к ребенку. Наказа­ние — оружие обоюдоострое! И даже когда его не избежать, оно должно быть человечным, как все, что касается формирующейся человеческой личности.»

Метки: воспитание детей без криков и наказаний, как воспитывать без крика и наказаний, стихотворение про сочинение.

Вам понравилось? Нажмите кнопочку: